Предисловие к книге Карлоса Кастанеды «Учение дона Хуана»

Октавио Пас

Несколько лет назад Мишó*, который уже тогда был довольно пожилым человеком, говорил мне:

– Когда-то я начал издавать небольшие сборники стихов. Первоначальные тиражи составляли порядка двухсот экземпляров, но вскоре они увеличились до двух тысяч, а сейчас достигли уже почти двадцати тысяч. На прошлой неделе редактор предложил опубликовать мои книги одним изданием, тиражом сто тысяч экземпляров. Но я отказался. То, чего мне хотелось бы сейчас больше всего, это вернуться к тем временам, когда тиражи были не больше двухсот экземпляров.

И я прекрасно понимаю Мишо: лучше быть совсем неизвестным, чем сверхзнаменитым. Нет разницы – слишком много света или же слишком много тьмы: и то, и другое не дает нам возможности нормально видеть. Кроме того, в любом художественном произведении должна сохраняться тайна. Безусловно, популярность не означает, что все тайны уже открыты, и Гомер останется Гомером спустя тысячелетия и после тысяч переизданий. Нет, слава не уничтожает всех тайн, но она их вульгаризирует. Она превращает драму Прометея в цирковое шоу, Иисуса Христа – в звезду мюзик-холла, «Фрейлин»** – в икону слепого преклонения, а книги Маркса – в объекты одновременно и священные, и малочитаемые (в коммунистических странах его книги никто не читает, все лишь судят о них без толку). Вульгаризация популярности – одна из фаз процесса потребления. Превращенные в безделушки, художественные произведения буквально проглатываются неразборчивыми и жаждущими развлечений поспешными читателями.

Некоторые таланты тщетно пытаются противопоставить всем этим упрощениям сложные нечитаемые тексты. Это самоубийственно. Чтобы по-настоящему уберечь свою работу, нужно заинтересовать читателя, захватить его внимание текстом, который было бы невозможно толковать однозначно. Прекрасный пример – «Поминки по Финнегану»***. Сложность этой книги не в туманности ее смысла, а в многоуровневости: каждая фраза и каждое слово – это совокупность чувств, пригоршня семантических зерен, которые Джойс бросает в наши умы в надежде на будущие всходы. Иксион****, превращенный в книгу, Иксион и его рефлексирование, изменение и движение. То, что мы называем классикой, это непростой труд, она никогда не перестает генерировать все новые и новые смыслы. Великие произведения каждый раз воспроизводят себя в читателях, и это происходит непрерывно. Из способности к самовоспроизводству следует множество смыслов, а далее – и многовариантность прочтения. Чтение последних газетных новостей – простая и однозначная вещь, но того же Сервантеса можно читать по-разному. Газета – это дитя рекламы, пожирающей ее: изношенному и затертому газетному языку место в мусорной корзине. А язык «Дон Кихота» каждый раз при чтении словно возрождается в ином обличии. И ясность эта обоюдоостра: одно чувство дает возможность постичь многие другие.

Что Карлос Кастанеда думает об огромной популярности своих произведений? Вероятно, пожимает плечами: подумаешь, еще одной странностью больше в работе, появление которой и так вызвало замешательство и сомнения. Несколько месяцев назад в журнале «Тайм» было опубликовано большое интервью с Кастанедой. Я признаюсь, что «тайна Кастанеды» меня интересует меньше, чем его работа. Секрет его происхождения – перуанец ли он, бразилец или чикано***** – кажется мне вполне приземленным в сравнении с тайнами, которые предлагают его книги. Первая загадка: его труд антропологический или же художественная литература? Я думаю, этот вопрос риторический: антропологический ли это документ или вымысел, смысл от этого не меняется. Художественная литература уже сама по себе является этнографическим документом, и этот документ, как признают его самые суровые критики, имеет несомненную литературную ценность. Например, книга «Печальные тропики»****** – автобиография антрополога и этнографические материалы дает ответы. А что, она реально отвечает на поставленные вопросы? Ведь если книги Кастанеды являются художественной литературой, то они написаны с очень необычной точки зрения: их тема – поражение антропологии и победа магии. Если же это антропологический труд, то тема его слишком уж незначительная: месть «объекта» антропологического исследования (брухо) антропологу с целью превращения его в колдуна [un hechicero]. Это анти-антропология.

Недоверие большинства антропологов к книгам Кастанеды связано не только с профессиональной ревностью или их недальновидностью как специалистов. Это естественная сдержанность в отношении исследования, которое начинается как этнографическая работа (галлюциногенные растения – пейот, грибы и дурман – в практике и ритуалах колдовства [la hechicería] индейцев яки) и которое уже через несколько страниц трансформируется в историю преображения. Происходит изменение положения: «объект» исследования – дон Хуан, шаман [chamán] яки, вдруг становится субъектом обучения, а субъект обучения, Карлос Кастанеда, антрополог – превращается в объект обучения и экспериментов. Меняется не только позиция взаимосвязанных элементов, меняется и сама связь. Дуализм «субъект-объект» (познающий субъект – объект познания) исчезает, а вместо него возникает дуализм «учитель-неофит». Научный подход трансформируется в магическо-религиозный. В рамках научной системы антрополог пытается познать нечто иное; во втором случае неофит сам пытается преобразиться в нечто иное.

Получается двойное превращение: антрополога – в брухо, и самой науки антропологии – в некое иное знание. В книгах Кастанеды повествование о его преображении граничит с одной стороны с этнографией, а с другой – с феноменологией или религией. Преображение основано на опыте, который, я бы сказал, был получен необычным способом. Этот опыт выражается в магии, религии и поэзии, хотя не только в них, и от палеолита до наших дней является центральной частью жизни мужчин и женщин. Это основополагающий опыт человека, такой же, как работа или язык коммуникации. Он охватывает весь диапазон жизни – от детских игр до эротических встреч и знания о том, что мы одиноки в этом мире, и ощущения себя частью этого мира. Это отказ от привязанности к тому «я», которым мы являемся (или думаем, что являемся) в пользу чего-то, что тоже является нашим «я», что всегда является нашим другим «я».  Отказ от привязанности, проявление, уникальный опыт – быть человеком. Будучи критическим разрушением антропологии как науки, работа Кастанеды смыкается с философией с одной стороны и религией – с другой. С философией – потому что после радикальной критики реальности она предлагает нам иное знание, ненаучное и алогичное. С религией – потому что это знание требует при посвящении изменения своей природы – преображения. Иное знание открывает двери другой реальности только если сам неофит становится другим. Амбивалентность смыслов разворачивается в самом центре опыта Кастанеды. Его книги – хроника преображения, история духовного пробуждения и в то же время – открытие и защита знания, не признаваемого Западом и современной наукой. Знание напрямую связано с силой, а оба они – с преображением: человек знания (брухо) это человек силы (воин), и оба эти фактора, знание и сила, являются ключами к изменениям. Брухо может видеть другую реальность, потому что видит ее другими глазами – глазами другого.

* Анри Мишо (1899-1984) — французский поэт и художник

** «Фрейлины» — картина Диего Веласкеса

* «Поминки по Финнегану» — роман Джеймса Джойса

** Иксион — персонаж древнегреческой мифологии, царь фессалийского племени, умерщвленный Зевсом. В астрономии – малая планета, объект пояса Койпера

*** Чикано – американец мексиканского происхождения

**** «Печальные тропики» – работа французского этнографа-индеаниста Клода Леви-Стросса (1908-2009)